ПЕПЕЛ ФЕНИКСА

 

Фениксов пепел беру горстями,

Он между пальцев течет и плачет.

Все, что я звал про себя страстями,

Больше ни звука уже не значит.

Будто бы перед расстрельной ротой,

Вновь перед днями стою недели,

Все, что я звал про себя работой,

Было забавою в самом деле.

С плотью рыдает душа, сливаясь,

Кажется тихой насмешкой отдых.

Снова от ужаса задыхаясь,

Пальцами скользкий хватаю воздух.

Много словесного было блуда,

Но, выжимая свою рубаху,

Бледный, уже не поверю в чудо.

Безоговорочно верю страху.

Как пережить с этой горькой верой

Все, что застыло и умирает?

След от золы на ладонях серый,

Свет серебристый в окне играет.

Больше меня не утешат песни

Слабой надеждой слепой и чистой.

Черпая пепел, шепчу: - Воскресни!

Струйкой, смеясь, он бежит змеистой.

 

 

БРОДЯГЕ

 

С горем вечно играющий в прятки

Балагур, балабол, обормот.

Сорняком распускаясь на грядке,

Повторяет: - И это пройдет.

 

Пристает к одиноким прохожим:

- Угостите стаканом вина.

На отказ говорит: - Подытожим,

Жизнь, похоже, не так уж страшна.

 

Ты наверно подумаешь позже,

Эту встречу успев позабыть,

Как же можно, за что же, за что же

Это небо и слякоть любить?

 

До рассвета у детской площадки

На скамейке ютится тайком

С горем вечно играющий в прятки,

По беде он идет босиком.

 

И как только луна оттолкнется

От пустых леденеющих крыш,

Он кому-то во тьму улыбнется:

- Говори же. Ну что ты молчишь?

 

Дождик мысли унылые сеет

В одинокие окна глядит

На земле тень от веток чернеет,

Ветер в щели сырые сквозит.

 

 

* * *

 

У тех, кто хотя бы однажды сходил с ума,

Не остается сомнений, – безумье – не тяжкий крест.

Ведь это не голод, темница или сума,

Сумма слагаемых от перемены мест

Не изменяется, просто любая тень

Таит от тебя насмешку или намек

На что-то иное, мешается с ночью день,

И шепчет о чем-то блуждающий огонек

Такси, светофора. Не скрыться от духоты,

И над головою является звезд толпа,

Звенящая громко, и ей отвечаешь ты,

И кажется прочной небесная скорлупа.

И вместе со страхом приходит к тебе тоска,

За нею виденья, а может, и голоса.

И чьими-то лицами кажутся облака,

А мир изменяется каждые полчаса.

Молчанья людского тебе не преодолеть,

Не нужен тебе конвой, а другим – патруль.

Ты видишь только слепых, чтобы им прозреть,

Не хватит ни слов, ни ампул и ни пилюль.

Тебе нелегко, но безумный не одинок.

Безлюдная ночь бесконечных бесед полна.

Присядет к измятой постели усталый Бог,

Покуда разбавит тьму серебром луна.

А тех, кто смеется и тычет тебе во след,

Ты вновь не заметишь, и потому, простишь.

Витающий где-то над тяжестью наших бед,

Шагающий с крыши, уверенный, что взлетишь.

 

 

* * *

 

Все слова потеряли смысл. Слушать эхо поздно.

Этот мир неживой, предсказуемо неподвижный.

Если даже Любовь и Смерть не звучат серьезно,

Очередей за стихами не повстречаешь в книжный.

 

Потому что мы, что ни день, то проходим мимо,

Сквозь мелодию сизой волны и пустых жестянок,

Мимо хокку рваных афиш, мимо ямбов дыма

Из бетонной трубы, вновь стелящихся спозаранок.

 

Потому что законы тоски никуда не денешь,

Как закон гравитации или законы Ома.

Потому, что словами напрасно лишь воздух вспенишь.

Жизнь течет постепенно, с прохожих не сходит дрема.

 

Это все – ничего, только после такой подножки

Встать и вновь отряхнуться, к тому же, искать вниманья,

Снова будет не каждый, а фиговый лист обложки

Неумело, но искренне скроет его страданья.

 

В сером городе бродит муза с лицом кассирши,

Это знает высокий, сутулый, печальный мальчик

Что под мышкой несет, торопясь, молодые вирши

С молчаливой тревогою в очередной журнальчик.

 

 

* * *

 

Что же ты смотришь, опять поднимая бровь?

Что же, ругаясь, плюешься, твердишь: бардак?

Ведь на экране блестит по-другому кровь.

И не смотри на меня, я не знаю как…

 

Воздух, затянутый зноем, снаряды рвут,

Лязгают стекла, и бьется охрипший плач,

Как на культе затянут бессильный жгут…

Мне неизвестно… и негодованье спрячь.

 

Кто же тревожит заслуженный твой уют?

Будто тебе и других не хватает драм,

Горе в прямом эфире тебе дают

Между ужимок, песенок и реклам.

 

Я бы, дружище, и впредь ни о чем не знал,

Мне не охота морщиться от вранья.

Что может быть проще, чем переключить канал,

Больше не видеть войны, только знаешь, я….

 

Помню, что это не кончится, не пройдет,

Если не слушать, как прежде и не смотреть.

Если наступит когда-то и наш черед,

Знать бы, за что так не терпится умереть.

 

 

 

* * *

 

Никто поверь, никто не тает без следа

Песчинка и цветок, огонь или звезда

И человек что станет горсткой праха.

Стоит, оцепенев, за муками покой,

И ты, через порог глядишь, махнув рукой

В прошедшее мое входя легко без страха.

Там встретишь ты других, кто позабыл меня.

Там будет ночь светла, и как при свете дня

Вы спорить станете, кто первый кто последний

Из вас владел душой и радостью моей,

И смех, и звук шагов и возгласы гостей

Все чаще станут мне мерещиться в передней.

Весь церемониал рассеянных разлук:

Слова и поцелуй, пожатье слабых рук,

И поцелуи в лоб, и поминальной строки –

Прелюдия к седым объятьям тишины,

Где в небесах мы все окажемся равны,

Где сходятся в одном все устья все истоки.

Так что же на земле надежда, что беда?

Оплывшая свеча и тающего льда

Молитва тихая и тяжесть неживая

Могил, плечом к плечу стоящих молча в ряд,

Они о вечности сокрытой говорят

И дышит тишина немой надеждой рая.

Уходят все и всё, не спрашивай куда

Ушли… Любимые не таят без следа….

Когда-нибудь и мне черёд придёт прощаться.

Увы, не страшно мне порог перешагнуть.

Не знаю одного: а есть ли кто-нибудь,

В чью память в тишине не совестно стучаться?

 

 

* * *

 

Все уходит мутной водой в песок.

Выпадает в плотный седой осадок.

Я просил тебя: «Может ещё часок?»

А теперь устал от ночных загадок

Вездесущей, всезнающей, той вины,

Что за каждым словом упрямо вьется.

Расставания были б не так страшны,

Если плачет один, а одна смеется.

Но уже, наверное, не спасут

Никакие уступки, ничьи примеры.

Расставание – это не страшный суд,

Это просто утрата безгрешной веры.

Вы заплачете оба, и так всегда.

Не простив, на слова разменяв молчанье.

И уходит снова в песок вода,

И опять увлажняет зрачки прощанье.

 

 

* * *

 

Два часа безделия на пляже.

Стережет волну седой песок.

В эти дни не понимаешь даже,

Что теперь, как прежде, одинок.

 

Тонкий луч соломинкой в бокале

Светится, и дребезжат на дне

Льдинками усталость и печали,

Бывшие с тобою, как во сне.

 

Жизнь тобой обнажена до сути

Не страшна, проста и не мудра.

Что твоей душе до темной мути

Зла, до беззащитности добра?

 

Бредит море зелено-лилово,

Солнце медяком горит весь день.

И у ног ты замечаешь снова

Молчаливо сгорбленную тень.

 

Безмятежно время утекает

Из ладоней смуглых тишины,

В молчаливых небесах сверкает

Маленький рубец чужой луны.

 

 

* * *

 

Вальс кипарисов и дорог,

Слепой дуэт олив и лавра,

Прибоя ржет единорог,

И очертанья минотавра

В знакомой эллинам скале

Сменяет вид скита убогий.

Явился миру на земле

Не остров – смесь из мифологий.

Здесь не дивишься чудесам:

Из моря, пеною прикрыта,

Выходит – свой покинув храм –

Нагая нега – Афродита.

И в полдень тишина стоит,

Но помню, ею очарован,

Что быт – всегда лишь только быт,

Пусть даже в сказку упакован.

На холм, что временем порос

Косится старая ограда.

Идет уныло между лоз

Старик с корзиной винограда.

 

 

* * *

 

У моря, у волнистой пряжи,

Бегущей на далекий мол.

Две стройных девушки на пляже

Играют ловко в волейбол.

 

Подвижные фигуры гибки

Движения как тень легки,

И посланный быстрей улыбки,

Вдруг мячик упорхнет с руки.

 

Под небом лодочка маячит,

На мысе тень от маяка,

И в воздухе застывший мячик

Достать мечтает облака.

 

И полдень синеву сгущает,

Не помня про ночную тьму.

А воздух счастье обещает,

И сам не ведает, кому.

 

 

* * *

 

Сегодня дерево, а завтра - древний сруб.

Вчера ты – камень, а сегодня стела.

Не может так преобразиться тело.

Вчера – оно. Сегодня – просто труп.

 

Лежит булыжником пустая голова.

Сухие руки скрещены ветвями.

Густых волос пожухлая трава

Лежит безжизненно послушными слоями.

 

Не движется, опустошен и гол

Мой остов безымянный, копошатся

В нем черви. А чего же им гнушаться,

Коль поднят смерти траурный подол?

 

Не оглянись, свободная душа.

Лети себе на суд дорогой длинной.

Тебе плевать, что тело стало глиной.

Быть может вечность тем и хороша.

 

Но улыбнется безмятежный дух,

Сверкнув в твоих глазах, слезами полных.

Смотри на дико выросший подсолнух

Мной вскормленный, и на седой лопух.

 

 

НА ПОРОГЕ

 

На что пенять, коль зеркало разбито

В припадке гнева, и кого винить

За то, что Ариадна, мраком скрыта,

Не может протянуть спасенья нить?

 

Зачем увещеванья, наставленья

И жалобы на мой кривой хребет?

К чему плясать вокруг того явленья,

Которому и объясненья нет?

 

А прежде я не знал, что был калекой.

И сквозняком я редко чуял страх,

Под мягкой неусыпною опекой

Покоясь славно, будто в облаках.

 

Покуда безмятежны наши годы,

И путь не преграждают позади

Отчаянных раздоров горьких всходы,

Любовью заклинаю: Уходи!

 

Не унижай своей души сомненьем.

Покуда мы с тобою не враги,

И немощь мне не стала обвиненьем

В твоих устах, молю тебя: Беги!

 

Пусть звонкая струна моих стараний

Натянута ещё не до конца,

Я научился жить без ожиданий,

И больше не стыжусь поднять лица.

 

И кажется, что гневом откипели

Часы унылой слабости моей,

Но воют ржавым призраком качели

Под гнетом тихим скрещенных цепей.

 

Волшебной не случится перемены.

И в лабиринте не сверкает нить.

Ждет новый день, подобьем старой сцены.

Я не готов, но время выходить.

 

 

* * *

 

Боль…. Только боль…. Все больше боли

И обессилены слова….

Как будто строки в протоколе,

Работа, выпивка, жратва .

Торчит из жизни кромкой острой

Как проволока и стекло

Пустая суть горящей, пестрой

Продажной радости. Светло

Вам от феерии фонарной….

Но шаг, и плещется сама

За гулкой площадью базарной

Черты стирающая тьма.

Немая, звонкая, тугая,

Уравнивающая всех

В ней раздается, уплывая,

Не отличим от плача смех.

В объятьях замкнутого круга

Слепые, не спешим на свет.

Туда, где разглядим друг друга,

Туда, где боли больше нет.

 

 

* * *

 

И с самым ужасным порою сливается светлый час,

Мы одинаково расстаемся, рыдаем, спим.

Но каждую дверь открывает однажды любой из нас

И потому узнавания ужас неповторим.

 

И наше мгновенное счастье, сгоревшее ярче всех

Так нелегко променять на черный, немой позор,

Который страшнее чужого, но в том и грех,

Что между горем и счастьем не виден уже зазор.

 

И что там теряет ближний: рассудок, жилье, жену?

Мы все равно потеряли больше в своих глазах.

Страданье и радость – наши, и лишь вину

Мы называем чужой на пустых весах.

 

Но времени одному, и убогой его косе

Поверь, безразлично - какую срезать траву.

Постыдней всего сознавать, что я сам, как все,

Как все до меня – умираю, дышу, живу.

 

 

* * *

 

Густые пряди чуть колышет ива,

И солнце в облаках нашло приют.

Дрожит её серебряная грива,

И на ветру гримасничает пруд.

 

В теченье дней мы слепо ищем брода,

И, скрыта вновь от безучастных глаз,

Покоем чистым светится природа,

И свет её не порицает нас.

 

И я шагаю, незамечен ею,

Под юным назревающим дождём.

И забываю людную аллею,

И рябью возмущенный водоём.

 

- Пусть ива здесь мою тоску утопит,

Напрасно я мечтаю на ходу,

А ветер волны времени торопит, -

Стирая отражение в пруду.

 

 

* * *

 

Это все, что я вижу в бессонную ночь из окна.

Затмевая собой пестроту полуночных огней,

Смотрит, не отрываясь, на землю немая луна

Но от взгляда ее все мерцает стальней и больней.

 

Фонарей и каналов косая студеная муть,

Запоздавших прохожих пустая, тупая тоска

Может быть, не дает и луне она мирно уснуть

Потому и застыли безвольно над ней облака.

 

Мельтешащее множество странных людей и машин

И стоячее сонное небо в пространстве двора.

У любого из нас слишком много найдется причин

Торопиться, не спать, набирать, забывать номера.

 

И поверь, на земле не бывает печали без дна.

Всех несчастий былых имена я с тобой позабыл.

Но под светом луны, неподвижной в окладе окна,

Силуэт незнакомый, с тобою прощаясь, застыл.

 

 

* * *

 

Я сложу самолетик бумажный,

И в доверчивых складках листа

В светлый полдень прозрачный и влажный

Затаится, как будто, мечта.

Поднимаясь над кирхой и парком

В голубую, безликую стынь,

Самолетик, желанным подарком,

Ты с собой унеси и покинь

Нежной вишни цветок, и озера

С молчаливой цепочкою гор.

Нетерпенье внезапное взора,

Трав подстриженных строгий узор.

Хороводы цветов, эскапады

Что, срываясь, твердит водопад.

Фонари и резные ограды.

Кто подарку такому не рад?

Пусть несут эти тонкие крылья,

Неподвластны ветрам и рулю,

Всю счастливую тщетность усилья,

Воплощенную в тихом «Люблю».

Пусть надежда – ужасный наркотик,

Только снова её призову

В то мгновенье, когда самолётик

Упадет в тишине на траву.

 

 

* * *

 

Вездесущ и неосязаем,

Словно воздух Анаксимена,

Этот страх, что мы все вдыхаем,

Замирая одновременно.

Страх лежать в тишине безвольно

С колыбели несчастных будит.

Не боимся, что будет больно,

Страшно, что ничего не будет.

Он преследует нас докучно.

Но покорнее став с годами,

Громогласно или беззвучно,

Мы проходим, соря следами.

Остается чужой загадкой,

Будто символом в теореме,

Мир за тою чертою краткой,

За которой не бьется время.

 

 

* * *

 

На лошадке деревянной

С пышной гривой золотой

Я скачу цветной поляной

За наградою обманной.

Ветер мне кричит: «Постой!»

Предо мной в немом поклоне

Расстилаются цветы.

Солнце на сосновом троне

Моего целует пони,

Улыбаясь с высоты.

Мчи меня, конек счастливый

За любовью за мечтой!

Золотой густою гривой

Мой прекрасный, мой игривый,

Ночь свети, как день деньской !

Я не знал: близка развязка,

Краток радостный сюжет.

Не простившись, тает сказка,

С гривы облупилась краска,

Тает слабый счастья след.

И пылится конь в чулане,

И поляна, что была

Зелена, уже не станет

Прежней, – прошлые дела.

Скакуна с волшебной гривой

Мне верните – отплачу

Чем угодно. Был счастливый,

Бестолковый, шаловливый,

Ведь не знал куда скачу.

 

 

* * *

 

Разве ты полюбить обещала

Или в верности жарко клялась?

Почему же отчаянно мало

Мне всего, чем я полон сейчас?

 

Почему от улыбки и жеста

Веет мне боязливой тоской?

Так и просится шепот: «Невеста»,

Но очнись же, да кто ты такой?

 

Чтоб дыханьем дразнить эти губы,

Чтоб лететь на свидание вскачь

Сквозь тумана холодные клубы,

Иль утешить чуть слышно: «Не плачь…»?

 

Кто позволил польститься на ласки

На мечты, и на первую страсть,

Я кричу, не пугаясь огласки

И летаю без страха упасть?

 

Полон нежностью странной, несметной

Я с тобой, оттого может быть,

Что любви не сулишь беззаветной.

И не смеешь навек полюбить.

 

 

СЧАСТЛИВЕЦ

 

Счастья в мире не зная, легко

Принимать за него беззаботность.

Голубых облаков молоко,

Дней прошедших безликую плотность.

 

Днем работать и спать по ночам.

Быть завидно здоровым наружно,

Доверяя знакомым врачам,

Точно знающим, что тебе нужно.

 

Счастье – ссадина, лютая блажь,

Безделушка, пустяк, заусенец.

За него и полушки не дашь.

Вот и ты уже невозвращенец.

 

Посулит и заплачет, сожжет

Все привычное в пламени белом.

Ты попался ему, идиот !

Ты чужой и душою и телом.

 

Чуть явившись, исчезнет оно,

Чтоб уже ни за что не забыться.

Ярко вспыхнет и станет темно.

Сердцу станет вдруг незачем биться.

 

Будет сниться, и мучить и жечь,

И покаяться в чем-то заставит,

Чтобы ношей невидимой лечь,

Но уже ничего не исправит.

 

Счастья в мире не зная, легко

Утешаться капризной надеждой,

И печаль затаив глубоко,

Быть улыбчивым вечным невеждой.

 

 

РАЗГОВОР У ЗЕРКАЛА

 

Надеваю перчатки и свитер

И теперь сознаю в первый раз,

Что никто мне как прежде не вытер

Покрасневших растерянных глаз.

Друг мой в зеркале, поздно стыдиться,

Выставляя минувшему счет.

Вновь чернилами плачет страница,

Снова робкий ноябрьский лед

Примеряют озябшие лужи,

В темном небе не видно прорех.

Ожидание точно не хуже

Одиночества, видно у всех

Лишь терпенье обычаем стало.

Эй, смотри, не страдай чепухой!

Подмигни, улыбаясь устало,

И утешься – я тоже плохой.

 

 

* * *

 

Не собрать одной наукой

Из частей, как видно, целого.

Жизнь надеждами и мукой

Причащает слова спелого.

Вот вино и сигареты,

И молитва покаянная.

Где вопросы? Где ответы?

Всюду скука окаянная.

Строки красные к чему бы

Правдою черны поруганной?

Беззащитны чьи-то губы

Манят нежностью непуганой.

Здесь дорога прекращается,

Натяни сильнее вожжи.

Из скитаний всех кончается

Только жизнь, но позже, позже.

 

 

* * *

 

На земле любому даны дела:

Жернова умеют зерно молоть,

Ласкам и молитвам – ночная мгла,

А грехам и подвигам – плоть.

Кто-то чтит превыше всего покой,

Кто-то вознамерился мир менять,

Можно жизнь одною спасти рукой

А другой рукою отнять.

Кто-то верить лишь тишине готов,

А один изгой, не стыдясь греха,

Верит: сок из гроздьев созревших слов

Станет горьким вином стиха.

Что бывает проще, чем сделать шаг,

Провалившись в звездную пустоту?

Что терять тому, кто и нищ и наг?

Крик, сорвавшийся на лету.

Только что-то чужое в груди стучит,

Хоть и не расслышать его сперва.

Ангел, горбясь над белым листом, молчит.

Остальное – слова, слова.